Если мы не верим "отсталому" Паскалю и полудикому Иову, обратимся к свидетельству "передового" Ницше. Он нам расскажет: "что до моей болезни, я ей несомненно большим обязан, чем своему здоровью. Я ей обязан всей моей философией. Только великая боль - последний освободитель духа. Она учит великому подозрению, она из каждого U делает X, истинный, настоящий X, т. е. предпоследнюю букву пред последней. Только великая боль, та длинная, медленная боль, при которой мы будто сгораем на сырых дровах, только эта боль заставляет нас, философов, спуститься в последние наши глубины, и все доверчивое, добродушное, прикрывающее, мягкое, в чем, быть может, мы сами прежде полагали свою человечность, отбросить от себя".

Известное письмо Толстого к жене из Арзамаса. Толстой вдруг почувствовал себя во власти невыносимо мучительных и беспричинных страхов. Почувствовал, что что-то властное, жестокое, беспощадное отрывает его от всего милого, родного, близкого - от жены, детей, художественного творчества, от завещанной предками Ясной Поляны, даже от жизни. И так ясно, так очевидно ему было, что эти беспричинные мучительные страхи - зло, от которого нужно бежать, а тот прежний мир, откуда его насильно вырвали, - добро, к которому нужно стремиться... Прошло десять, прошло двадцать лет. Оглядываясь на свое прошлое. Толстой с той же ясностью и с той же отчетливостью воспринимает беспричинные страхи как добро, а жену, детей, свои романы и родовое имение - как величайшее зло.

Переоценка. Если бы Моцарт родился в бедной крестьянской семье, его гений был бы и ему самому и всем его близким в тягость. С него требовали бы "работы", а на какую работу, с точки зрения трудового крестьянина, годится хилый и слабый мальчик, к тому же еще вечно рвущийся к музыке? Ему пришлось бы жить в нищете, холоде, голоде и всеобщем презрении. И умереть в неизвестности. Но, если бы случайно кто-нибудь из образованных людей увидел маленького Моцарта и, угадав его истинное призвание, вырвал его из крестьянской среды и перенес в барскую - как бы сразу изменилось его значение: то был ничтожным, никчемным, презренным - а теперь вдруг стал всем нужным, лучшим, несравненным. Для нашей черной, мужицкой, человеческой работы Моцарты не годятся. Они нам кажутся праздными, нудными, бессодержательными. Но где-нибудь в иных "условиях", в иной среде они как раз нужнее других. Где-нибудь, быть может, ждут их, и ждут с нетерпением. Надоевшая всем старая дева, раздраженная, изнервничавшаяся ведьма, вроде Ксантиппы, неудачный претендент - мы хотим от них избавиться, они нас утомляют. Но в ином месте их ждут! Там их "недостатки" будут считаться достоинствами. Их праздность, неуравновешенность, непостоянство, крайняя возбужденность - все то, что мешало им занять почетное место среди нас, - там это будет способствовать новому творчеству и очаровывать всех. И как мы будем удивлены, когда узнаем, что для этих "последних" уготовлены там "лучшие награды"! И как досадно нам будет, что мы здесь не рассмотрели их дарований! И как.., впрочем, будет: сколько ни говори, мужиков все-таки не убедишь, что Моцарт - Бог. Да Моцарт и сам того не знает и этому не поверит...

В работе «Обвинения в несовременности» (1957) Цапффе анализирует Книгу Иова. Он начинает с необходимости знания позиции автора, чтобы верно проинтерпретировать его текст. В случае с «Книгой Иова» мы на самом деле не знаем, говорилось ли там о теодицее или же, наоборот, это была своеобразная критика мирового порядка. Возможно, текст написан с умыслом и представляет собой критику злого божества, замаскированную традиционными благочестивыми формулами. Даже когда мы убеждены, что миром правит благой бог, мы не можем не замечать, что происходящее на свете — чудовищно несправедливо, ибо Господь всегда говорит с позиции силы. Момент, когда Иов встречает бога и смиряется, свидетельствует вовсе не о перемене Иова, а, наоборот, о том, что он утвердился в своих взглядах, обнаружив, что бог деспотичен и, к тому же, низок. Иов отказывается от всякой словесной перепалки со Всевышним и лицемерно изображает раскаяние. Но, «сдаваясь, он попирает тирана тем, что показывает, что противник даже не заслуживает борьбы».

Будь Сатана равным богу, ситуация означала бы то, что он проиграл пари. Но поскольку это не так, Сатана побеждает, обнажив несовершенство и порочность Господа. Чувство справедливости снова приносит лишь чувство Weltschmerz. Бог здесь не только персонаж ветхозаветной мифологии, но олицетворяет также слепые силы общества и природы.